Смертная тайна Блока

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О БОГЕ? Все и ничего... А о человеке? Так мало. Чужая душа — потемки... Лишь иногда мы прорываемся сквозь тьму завесы и обнаруживаем в себе и ближнем такое! Письма, дневники, высказывания... Это — как вспышки откровения. Становится ясным, кто и что определяет наше бытие, и что движет нашими поступками, помыслами, языком. Ибо у каждого из нас есть где-то в глубине души свое маленькое зеркало, именуемое совестью. Иногда мы заглядываем в него и ужасаемся сами себе. А есть еще огромное зеркало, данное свыше, куда глядится весь мир (а кто отворачивает свой взор от него — страдает). И это зеркало называется Библией.

Писатель и журналист Ксения Романова задалась целью разгадать загадку одного из самых таинственных русских поэтов — Александра Блока. Данная статья, как нам показалось, вскрывает новые, доселе неисследованные пласты духовной жизни русского поэта.

Каким вы представляли себе автора «Незнакомки» и «Двенадцати»?

Каким увидите его, когда прочтете эту статью? И в чем же заключалась трагедия и смертная тайна Александра Блока?

Все вы, конечно, помните начало старинной мудрой сказки. В нем повествуется о злом тролле, смастерившем зеркало, искажавшее подлинные очертания предметов до неузнаваемости. Однако человеческая память ненадежна, как весенний лед, порой она играет с нами злые шутки. Вот почему я не премину воскресить в твоей памяти, читатель, угасшие, возможно, слова и образы. У меня есть на то особые причины. Сюжетная линия: злой тролль — зеркало — мальчик, раненый осколком — Снежная Королева — красной нитью пройдет сквозь все мои размышления и раздумья.

Вернемся к началу нашей истории...

Блок и Снежная Королева

Они поднимались все выше и выше. Земля потонула во мраке. Долины, реки, города, кажущиеся скоплением золотых огней, остались далеко внизу.

Демоны хныкали и жаловались. У всех у них затекли руки; серые перепончатые крылья с трудом разрывали сгустившийся воздух; тяжелое зеркало кривлялось, выскальзывало из рук и, казалось, корчило рожи самим бесам.

— Смелее, ребята! — подбадривал учеников старый безобразный тролль в выцветшей мантии, с непомерно вытянутым вперед носом, летевший немного поодаль. То был сам Дьявол. Слезящимися от ветра глазами вглядываясь в небесную синь, он скрежетал:

— Торопитесь! Каждый из вас по возвращении на землю получит пятерку!

— И золотую медаль, — слабым голосом вставил выбившийся из сил маленький демон, за что тут же схлопотал указкой по голове.
— Ну, живее! В угол поставлю!

Толпа испуганных демонов, втихомолку бранясь, мелко семеня ногами и хлопая крыльями, словно стая квохчущих кур, стала подниматься быстрее. Вскоре им повстречался Ангел. Он летел сквозь пространство, как солнце, как метеор; с его черными кудрями смешалась пена облаков; глаза смотрели испытующе, чуть удивленно, как у ребенка; за спиной, подобно языкам белого пламени, взвился длинный плащ.

Заметив кучку измученных, хлопающих крыльями демонов, он приостановился.

— Что это вы тащите? — спросил Ангел.

— А вот донесем... узнаешь! — буркнул один из учеников.

Небесный воин взялся было за рукоять меча, но другой Ангел, незаметно появившись рядом, остановил его.

— Не трогай демонов, — попросил он. — Мы наблюдаем за ними весь вечер. Серафимы и херувимы в восторге!.. Понимаешь, вон то нелепое существо, — Ангел указал на Дьявола, которого корчили судороги, — изобрело кривое зеркало и хочет втащить его на небо, чтобы мы все в нем отразились.

— Как дети, честное слово, — пожал плечами первый Ангел и вложил меч в ножны.

— А мы все равно долетим! — упрямо вставил тролль.

— Сочувствую, — обронил один из Ангелов. — За четыре часа вы преодолели одну десятитысячную часть пространства, отделяющего Небо от земли.

— Неправда! — взметнулся Дьявол, но Ангелы уже улетели.

— Быстрее, черти! — раскипятился тролль. — Барахтаетесь, как мухи в патоке!.. Видали, как надо? Спешите! Мне не терпится увидеть, какими нищенскими отродьями в грязных лохмотьях предстанут моему взору Ангелы, как перекосится белый престол, как развалятся, подобно карточному домику, стены небесного Города, как лазурное Небо будет напоминать котел с кипящей смолой, а лик Творца превратится в отвратительную, уродливую маску!

И над всем этим буду — Я!!!

И раскат моего хохота, подобно грому, сотрясет Вселенную!!!

А потом, потом...

В этот миг высоко, высоко в небесах расступились светлые облака. Пресвятая Матерь Божия, Дева Мария в белоснежных одеждах и голубом плаще, ниспадавшем волнами, проходя по райским садам, открыла небесное оконце, чтобы взглянуть на спящую землю, на уставший от собственного веселья, истекающий кровью мир. И светлая слеза, сорвавшись с высоты, рассекая пространства, упала — упала на край злосчастного зеркала, которое тут же состроило такую рожу, что один из демонов, случайно заглянув в него, закричал: «А-а-а!», а вслед за ним, поддавшись панике, закричали и все демоны.

Сам тролль, которого в глубине души давно уже пугала собственная затея, при взгляде на скорчившееся изобретение завопил громче всех. Зеркало, ставшее вдруг непомерно тяжелым, выскользнуло из рук учеников и, трижды перевернувшись в воздухе, рухнуло вниз.

* * *
Хрустальный грохот сотряс землю, подобно громовому раскату. Мир — огромный и крошечный, как песчинка на ладони у Бога, мир — многоцветный, шумный и израненный, обезумевший, потерявший дорогу; мир, похожий на больного ребенка, который мечется и бродит в забытьи, — тебя сразила новая болезнь; неуловимый, бесшумный и незамеченный — вкрался новый недуг.

Звонкие метели, вьюги и северные ветра подхватывали острые блестящие осколки (они ведь были невидимы!) и разносили их по белу свету. Смешавшись со снежными хлопьями, кусочки зеркала проникали в глаза и сердца людей, сквозь открытые настежь двери и форточки влетали в дома.

Человека, который начинал все видеть шиворот-навыворот, люди называли гением, пророком и думали, что ему открылись тайны мироздания. Восхваляя его и преклоняясь перед ним, они не замечали, как холодны его руки и как кровоточит порой его сердце.

Я предвижу вопрос: все это очень мило, но при чем тут Александр Блок?

Я помню, как все началось. Однажды вечером, перелистывая «Снежную маску», я была поражена странной мыслью. Меня уже клонило ко сну, я кажется, читала невнимательно, но этого нельзя было не заметить — слишком бросалось в глаза.

Стихи «Снежной маски» — магические, волшебные, завораживающие. Меланхолически перелистывая страницы, я вдруг почувствовала: что-то они мне напоминают. До боли отчетливое и яркое. Что именно — я никак не могла вспомнить. Придвинув ближе настольную лампу, я прочитала вслух несколько стихотворений и, закрыв глаза, вслушалась в музыку строк.

Вьюга пела.
И кололи снежные иглы.
И душа леденела.
Ты меня настигла.
Ты запрокинула голову в высь.
Ты сказала: «Глядись, глядись,
Пока не забудешь
Того, что любишь».
И указала на дальние города линии,
На поля снеговые и синие,
На бесцельный холод.
...И я позабыл приметы
Страны прекрасной
В блеске твоем, комета!

* * *

И мгла заломила руки,
Заломила руки в высь.
Ты опустила очи,
И мы понеслись.
И навстречу вставали новые звуки:
Летели снега,
Звенели рога
Налетающей ночи... —

...а навстречу услышанному, из глубин темного озера, что зовется памятью, словно с усыпанного ракушками дна, вставало иное:

«...В тот же миг Снежная Королева взвилась с ним на темное свинцовое облако, и они понеслись вперед. Буря выла и стонала, словно распевая старинные песни; они летели над лесами и озерами, над морями и твердой землей; под ними дули холодные ветры, выли волки, сверкал снег, летали с криком черные вороны, а над ними сиял большой ясный месяц. На него смотрел Кай всю долгую-долгую земную ночь, — днем он спал у ног Снежной королевы».

Андерсен пишет:

«Снежные хлопья все росли и обратились под конец в больших белых куриц. Вдруг они разлетелись в стороны...»

Блок:

...Большие крылья снежной птицы
Мой ум метелью замели...

Возможно, у Блока речь идет не о курице. Это ничего не меняет. «Снежная маска» и «Снежная королева» перекликаются, более того — они об одном, только по-разному. Читая Андерсена, я поняла, что мне напомнили первые строки «Настигнутого метелью» («Ты запрокинула голову в высь, Ты сказала: “Глядись, глядись, Пока не забудешь Того, что любишь”»):

«Поцелуй ее был холоднее льда, пронизал его холодом насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным. Снежная королева поцеловала Кая еще раз, и он забыл и Герду, и бабушку, и всех домашних».

Вскоре мне открылась горькая истина. Образ, который меня заинтересовал, оказался не просто красивым и поэтичным, — он оказался демоническим: «Рукою, поднятой к тучам, ты влечешь меня к безднам».

Корней Чуковский, близко знавший Блока, вспоминает о нем: «Предчувствия гибели неотступно владели им чуть ли не с юности. Объекты ее очень часто менялись, но одно оставалось в его душе неизменным: ожидание беды, уверенность, что она непременно придет».

Вслушайтесь в монолог «Обреченного»:

Тайно сердце просит гибели.
Сердце легкое, скользи...
Вон меня из жизни вывели
Снежным серебром стези...

Как над тою дальней прорубью
Тихий пар струит вода,
Так своею легкой поступью
Ты свела меня сюда.

Завела, сковала взорами
И рукою обняла,
И холодными призорами
Белой смерти предала.

Мир людей глазами поэта

Пожалуй, ничто так не характеризует мировосприятие человека, как его отношение к живым существам: прыгающим, ползающим, летающим. Так вот, о тварях: Блок любил их. Он обращался с ними особенно бережно, с едва уловимым, светлым юмором. М. А. Бекетова в своих воспоминаниях о юном Блоке отметила такой эпизод: «Однажды утром, когда мы пили чай под липами, на скамейке оказались две толстейшие гусеницы: одна ярко-розовая, другая зеленая. Сашина мать, содрогаясь от отвращения, просила Сашу убрать их. “Какие отвратительные!” — говорила она, отворачиваясь от гусениц. Саша взял их в руки и отнес как можно дальше, но сначала заметил примирительным и сочувственным тоном: “А они думают, что они очень красивые”».

Изменилось ли в нем что-то с возрастом? Исчезла ли эта доброта? Давайте послушаем, что говорит друг Блока.

Вл. Пяст пишет о том, как он тяжело заболел, проходя военную службу, и попал в госпиталь. «Пока я лежал в госпитале, А. А. Блок проявил по отношению ко мне самую нежную заботливость. По выздоровлении ко мне, еще не совсем оправившемуся, Блок был в пути и на месте трогательно заботлив. Устраивал послеобеденный отдых и т. п. ...»

Несомненно, Блок думал о других, и думал больше, чем о себе самом. Это видно, когда читаешь о том, как он, измученный, больной, уставший, занимался государственными делами, стремясь отдать людям все самое лучшее, что только мог. Блок — добрый. Он любил людей.

Вот тут-то и начинаются несоответствия. Чувствуешь какую-то неправду, когда читаешь некоторые высказывания Блока. Не вяжется с его образом. Что-то странное и чуждое... Давайте же попытаемся взглянуть на людей его глазами.

«Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй, — говорит он. — Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним.

...а на морду вашу мы взглянем нашим косящим, быстрым, лукавым взглядом, мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток.

Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины.

Мы — варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ будет единственно достойным человека.

Яд ваш мы поняли лучше вас».

Если вдуматься — к кому обращается Блок? К толпе, к некой безликой массе? Словно это не народ, а ком грязи, который можно раздавить сапогом.

И немало таких вещей он произносит в адрес... кого, вот вопрос? Людей ли? Тогда кем (или чем) они были в представлении Блока?

«Дневник», год 1911, 10 ноября.

«Приходит Г. — с похвалами “Ночным часам”. Несколько слов, выражений лица — и меня начинает бить дрожь. Большего ужаса, чем в этом лице, я, кажется, никогда не видал. Я его почти выгнал, трясясь от не знаю какого отвращения и брезгливости. Может быть, это грех».

Далее, в «Дневнике» и «Воспоминаниях современников» по меньшей мере раз шесть упоминается несчастная девушка, жившая одно время по соседству с Блоком. Поэт не знал даже ее имени (не говоря уж о характере, интересах, склонностях, привычках и т. п.), но это не мешало ему высказывать в адрес бедняжки, к примеру, такие суждения:

— Слышите, там за стеной барышня играет? Я про нее постоянно думаю. Совсем ее не знаю. Я ее ненавижу. Ведь она ни о чем не тревожится и ничего для нее не происходит. Выйдет замуж, народит детей — и дети такие же будут. И зачем она играет?

— В голосе этой барышни за стеной — какая тупость, какая скука. Когда она наконец ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет. Ожеребится эта — другая падаль поселится за переборкой и точно так же будет выть в ожидании уланского жеребца.

— Барышня за стеной поет. Сволочь подпевает ей. Это — слабая тень, последний отголосок ликования буржуазии.

И дальше — открытые карты, сорванная маска, крик души:

— Я живу в квартире, за тонкой перегородкой живет буржуа с семейством. Он обстрижен ежиком; его дочь играет на рояли...

Господи Боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от какого-то патологического истерического омерзения, которое мешает мне жить.

Отойди от меня, Сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я, или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, Сатана.

С каждой строчкой все больше проступают черты чего-то неестественного, во всяком случае, несвойственного человеку, который написал однажды: «Безумно люблю жизнь, с каждым днем все больше, все житейское, простое и сложное, и бескрылое и цыганское».

А вот разговор, приведенный Вл. Пястом на страницах «Воспоминаний»:

Блок: Да, теперь я достоверно узнал про некоторых, что они не существуют.

Я: От Андрея Белого я слышал подобное. Вот он говорит, что не существует, например, один московский лектор и критик Ш-н... Не существует. Придет домой, разберет свой механизм: руки, ноги, голову, туловище, все положит отдельно по ящикам комода.

Блок: Ш-на я не знаю. Но Андрей Белый, говоря так, от своей полноты ставил крест над ним; я же — от пустоты своей.

Это даже цинизмом не назовешь... Человеконенавистничество в крайнем своем проявлении: одно дело — презирать, ни во что не ставить ближнего, и совсем другое — отрицать сам факт его существования. Хуже, по-моему, некуда.

А теперь давайте делать выводы. Поразмыслив надо всем этим, я пришла вот к чему:

1. Такое видение людей несвойственно Блоку как человеку. Он — добрый. Я не верю в то, что презирать и ненавидеть — это его, и что в глубине души он был действительно таким, как на словах, ставящим людей ниже себя, смотрящим на них, как на скопление черни, на безликую, отвратительную серую массу...

2. Это не свойственно ему как художнику. «Все, что сделано с любовью, сделано на славу», — сказал однажды Ван Гог. Художникам, к которым относится и Блок, присущ удивительный дар — заглядывать в глубь души и видеть то хорошее, что ускользает от праздного взгляда, а вовсе не «талант» искажения, преувеличения дурных сторон, что наблюдается в высказываниях Блока. Несоответствие и здесь.

3. Как следствие этого — наличие чего-то несвойственного человеку, чужеродного. Некая призма, через которую он видит порою окружающие вещи.

«Он отлично умел выставить напоказ все их странности и недостатки... а причиной всему были осколки зеркала, что попали ему в глаз и сердце» (Андерсен — о Кае).

Несогласны?

Ну и правильно! Только люди, не привыкшие мыслить самостоятельно, без раздумий соглашаются с человеком, которого почти не знают.

Если вам хочется возразить, любезнейший читатель, Бог с вами. Возражайте мне...

Ксения РОМАНОВА
Рисунки автора
Продолжение в след. номере)

| К оглавлению | К предыдущей странице | К следующей странице |

Спаси вас Господи!

Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.

Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru

Начало Карта сайта Контакты Архив Наверх