 |
| К оглавлению
| К предыдущей странице
| К следующей странице |
Святой Иоанн Кронштадский
и Георгий Гапон
(Продолжение. Начало в номере за июнь-август 2017)
НАЧАЛО ВСЕХ РЕВОЛЮЦИОННЫХ ПОТРЯСЕНИЙ минувшего века историки связывают с Первой Русской революцией, которая охватила все крупные промышленные центры тогдашней России — Санкт-Петербург, Москву, Харьков, Киев, Одессу и другие города. Ее центральным событием стало «Кровавое воскресенье» — расстрел демонстрации рабочих, шедших с иконами и хоругвями к Зимнему Дворцу. Оно разделило общество, что в конечном итоге привело к краху империи, гражданской войне, установлению тоталитарной диктатуры. Две известные исторические личности того времени — св. Иоанн Кронштадтский и полтавчанин, один из лидеров революционных рабочих масс священник Георгий Гапон — занимали противоположные позиции в этой кровавой драме.
Духовная суть революции
Священник Георгий Гапон летом 1903 г. заканчивает Академию и, отказавшись от места преподавателя в провинциальной семинарии, отдаётся рабочей деятельности. В ноябре 1903 г. создается «Собрание русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга». Рост его членов был стремительным: вначале 30 человек, затем 170, потом 750, а затем 1200, которые впоследствии вовлекли 150 000 рабочих Санкт-Петербурга в авантюру «Кровавого воскресенья».
Служение о. Иоанна — это служение святости и собирания. Он не хуже других видел беды, грехи и язвы окружающего общества, но шёл к ним не с разящим скальпелем самоуверенного хирурга, а с бальзамом терпеливого терапевта. Его служение было не горделивым героизмом, не картинной позой лжепророка, а смиренным подвижничеством. Он врачевал, а не отсекал, и по апостольскому завету не был побеждён злом, а побеждал зло добром.
Пробным камнем, испытывающим подлинный духовный потенциал того или иного пастыря, оказалась революция... Поэты и писатели начала XX века представляли революцию как некий очистительный вихрь в государстве, который должен «чашу народного горя всю расплескать», сокрушить всё гнилое и расчистить дорогу новому светлому будущему.
Это вихрь, это вихрь. И как ждал я его!
И свободе и вихрям я рад.
Это бури над морем — моё торжество!
Попутно заметим, что многие из замечательных гордых, правдолюбивых, независимых «буревестников» вроде Горького при коммунистическом режиме были готовы воспеть любую мерзость, любое преступление государственной власти.
Вглядимся в сущность революции. И тогда мы увидим её два лика: первый, виртуальный, которым вдохновлял революционеров и побуждал их жертвовать — своими и чужими жизнями — и реальный, являющийся при подсчёте жертв и потерь, а также — результатов в целом. По своему буквальному значению слово revolutio буквально означает «откат назад». Это всегда разрушение установленного строя, порядка, чреватое регрессом и деградацией, Мы, современники вялотекущей революции 1988-2000 года, знаем, что несёт она с собой: потерю территорий, развал промышленности, взлёт преступности, рост смертности, беспризорность, резкий упадок образования, науки и культуры, а как результат — вырождение, депопуляция страны.
И возникает законный вопрос: а хватит ли у общества после толикого кровопролития, стольких безобразий и деморализации ещё и сил построить даже не что-то более прекрасное, мощное и величественное, а вообще нечто путное и пристойное?
А если мы обратимся к духовной сущности революции, то увидим, что она действительно является откатом назад — к своему древнему архетипу — восстанию Люцифера против Бога и богоборческому убийству Авеля Каином. Действительно, Люцифер был недоволен вторым местом в Божественном мире и взыскал первого. Каин взбунтовался против того, что считал вопиющей несправедливостью — Бог предпочёл ему его брата — и таким образом явился первым борцом за равенство (правда, без братства и со свободой только для себя).
Не случайно, начиная с первой четверти XIX в., архетипы Люцифера-Сатаны и братоубийцы Каина для революционной европейской мысли становятся определяющими. Это и Байрон с его поэмой «Каин», в которой Люцифер наставляет Каина на бунт, и стихотворение Бодлера «Каин и Авель» в его «Цветах зла», где Каин предстаёт трудягой-пролетарием, а Авель — благополучным буржуа, достойным лишь того, чтоб быть зарезанным. Позднее Каинов след проявится в «Интернационале»: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов» — о чём это, как не о Каиновой печати? Принятие подобных архетипов оказалось возможным благодаря новой религии человекобожества, в которой человек является мерой всех вещей и владыкой над вселенной, человек, стоящий «по ту сторону добра и зла», высшей ценностью которого является его интеллект, а целью жизни — удовлетворение всяческих телесных и интеллектуальных потребностей. Естественно, подобная квазирелигия явилась результатом апостасии — вначале равнодушия, а затем и ожесточённой вражды к христианству и Церкви, хотя временами она и паразитировала на христианских ценностях и пользовалась христианской риторикой.
Первоначально в царской России подобное сознание прививалось туго и с трудом: народ недаром называл убийц и негодяев каинами. Однако в сознании т. н. русского образованного слоя во время Великих Реформ произошёл сдвиг, о котором замечательно написал Ф. М. Достоевский в «Преступлении и наказании»: «Когда помутилось сердце человеческое, когда цитируются фразы, что кровь освежает, когда вся жизнь проповедуется в комфорте». Позднее этот сдвиг зафиксируется в русской литературе рубежа веков, в частности, в романе Леонида Андреева «Иуда Искариотский». Иуда изображался предателем, совершившим предательство из любви к Учителю, более того, революционером. Подобный образ логически проистекал из установки «по ту сторону добра и зла», и архетип Иуды, как мы покажем ниже, типологически связан с Каином и каинической традицией. О деятельности Гапона в эмиграции известный провокатор Азеф сообщал следующее: «Посылаю вам выработанную декларацию состоявшейся конференции, созванной Гапоном... Все уверены, что весною подымется крестьянство, и везде занимаются закупкой оружия. В России начинает выходить крестьянская газета “Земля и воля” — при участии Каина и видных стариков».
Воcстань же, русский человек!
Безусловно, на рубеже веков нравственный идеал русского человека подвергся значительным деформациям. Однако духовное содержание русской революции каинической традицией не исчерпывается. В первой русской революции, в отличие от европейских, было сильно влияние ложно понятых и искажённых христианских ценностей — взыскание правды, жертвенность, стремление ко всеобщему счастью и к некоему царству справедливости и любви — суррогату Царства Небесного на земле. Среди верующих находилось достаточное количество людей, которые по простоте душевной и недомыслию путали правду церковную и правду революционную, особенно если последняя рядилась в церковные одежды, и немудрено... Искус был весьма тонким, и требовалась изрядная зоркость, чтобы разглядеть обман человекобожеского христианства, и достаточное духовное мужество, чтобы своей чувствительной больной совестью русского человека не возмутиться «свинцовыми мерзостями русской жизни» и не вовлечься в стихию, казалось бы, праведного бунта.
Лояльность к власти не мешала св. Иоанну Кронштадтскому видеть беды и грехи России, в том числе и социальные. В 1905 г. он сурово обличает: «Настоящая кровопролитная война наша с язычниками есть праведный суд Божий за грехи наши». Одной из интуиций св. Иоанна Кронштадтского была убеждённость в том, что только Царствие Божие непоколебимо, а земные царства преходящи и погибают в зависимости от силы действующего в них греха, и причиной их крушения является материалистическая, языческая жизнь народа, а прежде всего — безбожие (часто активное) элиты.
Св. Иоанн ясно видел ложь русской революции и понимал её как следствие апостасии. Революция для св. Иоанна являлась разливом греховности и и безумия, духовным умопомрачением, грехопадением: «Восстань же, русский человек! Кто вас научил непокорности и мятежам бессмысленным, коих не было прежде в России... Перестаньте безумствовать! Довольно! Довольно пить горькую, полную яда чашу и вам, и России...» По отношению к революционерам св. Иоанн требовал самых жёстких мер и властно требовал очищения Руси от революционной заразы. Он пророчески предупреждал: «Россия, если отпадёшь от своей веры, как уже отпали от нея многие интеллигенты, то уже не будешь уже Россией или Русью Святой. И если не будет покаяния у русского народа — конец мира близок. Бог отнимет благочестивого Царя и пошлёт бич, в лице нечестивых, жестоких, самозваных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами».
Последнее высказывание словно бы прямо относится к деятельности о. Георгия Гапона. Если мы попытается ответить на вопрос, как относился о. Георгий Гапон к власти вообще и к власти Государя в частности, мы увидим мировоззрение, однозначно противоположное тем идеям, которые высказывал св. Иоанн Кронштадтский.
Отношение о. Гапона к власти оставалось прагматическим и беспринципным, понимание власти как служения народу было Гапону недоступно. О его отношении прекрасно говорит Симбирский: «Получалась такая психология: сидит Гапон у всесильного и грозного министра фон Плеве, беседует с ним, и министру кажется, что пред ним преданнейший слуга режима, который за деньги готов служить ему до конца дней своих. Гапон оставляет министра в этом блаженном неведении, ибо ему нужно сделать дело через этого министра и ему глубоко безразлично, что в данную минуту министр о нём думает. Важно, чтобы он сделал то, что нужно Гапону и рабочим в настоящее время». Впрочем, по-видимому, не более искренне он относился и к революционерам, судя по всему его эсеровские друзья были для него такими же пешками в его личной игре, а революционные «спонсоры» — такими же «дойными коровами», как и власть предержащие. Гапон считал себя харизматиком, стоящим над ними. Он использовал тех и других, тщеславно считая себя умнее и сильнее. Грубо эгоистическая мотивация в его деятельности отсутствовала: деньги он тратил не на себя, а на рабочих, точнее — на рабочее движение, и всё-таки в отношении ряда людей у Гапона отчетливо проявлялась явно нехристианская установка, прекрасно выраженная А. С. Пушкиным:
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно.
Энтузиазм некоторых исследователей, в том числе Владимира Кавторина, относительно высокой нравственности Гапона и его порыва 9 января, неоснователен. Как мы можем назвать человека, который собирается вести рабочих к Зимнему дворцу, наверняка зная, что Царя в нём нет и он находится в Царском Селе?
Просто провокатор
Однако перед нами весьма сложный случай провокации, который, судя по всему, связан с религиозной гордыней, прелестью. Он видел себя как бы великим пророком, который изводит (как Моисей в книге Исход) рабочий класс из рабства. Нельзя не согласиться с оценкой личных качеств Гапона, которая была дана ещё при его жизни в одной из брошюр, посвящённых событиям «Кровавого воскресенья»: «С самой юности, на школьной и студенческой скамье, Гапона отличает одна характерная черта: способный, нервный, легко возбуждающийся, доходящий до крайности в своих замыслах и увлечениях, легкомысленный, постоянно меняющий свои настроения, юноша страстно любил играть роль, быть на виду, отличаться от других». Как рассказывают биографы, в 1904 г. Гапон любил Царя, осознанным царененавистником он стал в 1905 году, правда — любил он «странною любовью».
Феномен сей странной провокаторской любви можно понять, если пристально вглядеться в библейский прототип Гапона — Апостола Иуду Искариотского, в его истолковании о. Сергием Булгаковым. В своей статье «Иуда-Искариот — Апостол-предатель» о. Сергий аргументирует точку зрения, согласно которой недостаточно свести причину предательства к одному сребролюбию, иначе не понять ни малой суммы, запрошенной Иудой, ни его апостольского служения, ни его раскаяния. Опираясь на опыт нравственных подмен и катастроф Серебряного века и Русской революции, о. Сергий видит в Иуде прежде всего иудейского мессианиста и экономического материалиста, для которого недоступна красота поступка мироносицы, возлившей многоценное миро на ноги Иисуса перед Его погребением, ибо для него главное — накормить нищих. Для Иуды недоступно Царство Небесное, а понятно лишь земное мессианское царство социальной справедливости, власти над миром и экономических вожделений. И вот Иуда видит, как Христос последовательно уклоняется от такого царства. Недоумение, горечь и обида проникает в его душу. «И вдруг его охватывает какой-то холодный восторг. Он, Иуда, призван помочь Учителю... Он явит любовь ценой собственной души, ибо больше сей любви не имеет, как кто предаст душу свою. Он заставит Его стать Самим Собой, хотя бы ценой предательства, Он поставит Его (Иисуса) в безвыходное положение, из которого Он может выйти, только явив Себя Царём». Именно в этой прелестной мысли о. Сергий видит начало той сатанинской бури, которая поднялась в душе Иуды и толкнула его на страшный грех предательства. Соответственно, не сребролюбие первично в грехе Иуды: «Не из-за денег он предал Христа, хотя и запятнал себя принятием денег». Разумеется, принятие денег не случайно: «Став экономическим материалистом, впав в искушение, человек открывает в себе подполье, в котором среди прочих смертных грехов живёт змея Иудина сребролюбия». Главным и самым гибельным для Иуды явилось искушение не хлебом, а властью «того насилия, которым сам Иуда восхотел самого Христа определить по своему образу. Насилие над совестью и человеческой (тем более — Божественной) свободой именно и есть настоящее диавольское дело: диавол вошёл в Иуду, и он сделался орудием насилия над Христом».
Если мы обратимся к личности о. Георгия Гапона, то увидим потрясающие параллели с образом, нарисованным о. Сергием. Все знают о знаменитом поцелуе Иуды. Террорист Савинков передаёт разговор с Гапоном, состоявшийся в Женеве после убийства великого князя Сергия: «Очевидно, он знал уже о моём участии в московском деле. Поздоровавшись со мною, он взял меня под руку и отвел в другую комнату. Там он неожиданно поцеловал меня.
— Поздравляю.
Я удивился:
— С чем?
— С великим князем Сергеем.
Один только Гапон счел нужным “поздравить” меня с “великим князем”».
Наслаждение от стихийного процесса
Гапон берёт деньги и от правых, и от левых, и от властей, и от революционеров, но они его не особо интересуют: он их пускает на дело, а сам живёт почти что в нищете. Для него, как и для Иуды, власти — лишь орудия в его замысле. Самое главное для него — заставить Царя быть народным Царём, принудить его быть самим собой. Вот что он напишет позднее в письме министру внутренних дел Святополк-Мирскому: «Пусть он выйдет как истинный царь, с мужественным сердцем, к своему народу и примет из рук в руки нашу петицию». Гапон, наверное, воображал себя Моисеем, который просит фараона — царя — отпустить его народ — рабочий класс — на свободу.
Цели «Собрания русских фабрично-заводских рабочих города Санкт-Петербурга» официально состояли в поддержке и просвещении рабочих. Деньги на деятельность приходили из самых разных источников, Гапон не гнушался получать деньги от правительства. Первоначально «Собрание» выглядело весьма православным и лояльным по отношению к государственной власти: на почётном месте висели царские портреты, во время заседаний пелись молитвы. Встречи Собрания посещал градоначальник Фуллон. На одном из заседаний была провозглашена вечная память генералу Бобринскому, погибшему на русско-японской войне. Перед рабочей аудиторией Гапон громил социал-демократов. И всего пять человек в «Собрании» знали, что он встал на революционный путь переустройства общества. В 1904 г. Гапон знакомится с рядом социалистов, прежде всего с Рутенбергом — своим будущим покровителем, а затем и палачом. Начиная с весны 1904 г., внутри «Собрания» создается своего рода подполье против правительства. О том, как пользовались именем Гапона перед «Кровавым воскресеньем», свидетельствует Г. Филиппов: «Те, кому удалось присутствовать, подобно мне, на собраниях в скромной, даже жалкой, из трёх комнат квартире Гапона на Церковной улице, слушать по целым часам бестолковые рассказы гапоновских секретарей относительно того, что делается среди масс, и подобно Гапону, который с воспалёнными глазами от недосыпания и возбуждения вслушивался в сообщения о том, как ему не доверяют, как у него отнимают пальму первенства и как влияние его сводится на нет, — те знают, что никакого штаба и никаких определённых планов действия у Гапона не было... Гапона по чьему-то предложению внезапно одевали, куда-нибудь везли и так же случайно и неожиданно возвращали назад. Им пользовались в ту пору как именем, хотя таким, под которым одинаково можно провезти и революционный, и охранный груз... Отдавшись всецело всеобщему возбуждению, которое независимо от него превращалось в подобие вихря, Гапон крутился в нем и испытывал наслаждение от этого стихийного процесса, где, как ему казалось, он занимает ведущую роль».
Константин (ГОРЯНОВ), митрополит Петрозаводский и Карельский
(Окончачние в след. номере)
| К оглавлению
| К предыдущей странице
| К следующей странице |
Спаси вас Господи!
Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При
любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.
Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru
|
|
|
