Молитва безбожника

…Это было страшное время

• В 25-м году при ЦК ВКП (б) создана секретная комиссия по вопросу закрытия церквей.
• От ГПУ-НКВД в её состав вошёл Евгений Александрович Тучков.
• С 1939 по 1947 год он — ответственный секретарь Центрального Союза воинствующих безбожников.
• В 20-30-е годы физически уничтожены сотни тысяч служителей Русской Православной Церкви. В тюрьмы и ссылки отправлены ещё полмиллиона.
• Колокольный звон запрещён по городам России с осени 1930-го...

«Сталинский сокол»

Е. А. ТУЧКОВ в течение пятнадцати лет играл значительную роль в церковной истории. Он разработал многие планы уничтожения Православной Церкви, которые проводились в двадцатых-тридцатых годах

Я тогда ещё не знал слово «Бог», но отец, «сталинский сокол», комэск, был для меня богом.

Для меня отец был «богом», когда атакующе возносил свой ястребок над буддийски отрешёнными сахалинскими сопками; когда после полётов вваливался в нашу землянку, распалённую румяной «буржуйкой», не по-земному облачённый в медвежьих объёмов меховой комбинезон; когда вешал на грядушку моей кровати командирский ТТ в твердокожаной кобуре.

Однажды я нашёл на улице медный с бирюзовой патиной крестик на шёлковой тесёмке. Скорее всего, крест был случайно обнаружен кем-то в старых вещах и поспешно выброшен как опасное свидетельство.

Я не знал, что делать с крестиком, и, повертев его, поцарапав и даже понюхав, повесил поверх своей шикарной синей матроски с белым ши¬роким отложным воротником на спине. Само собой, был я при бескозырке с золотистыми лентами и геройской надписью на околыше — «Варяг».

Так и топал я с крестом почти до самого штаба, где мы тогда жили. Увидев его на мне, мама обморочно, пугающе растерялась:

— Кто это тебе дал?..

Отец всадил мне чёткий подзатыльник, сорвал крест и куда-то быстро вышел.

Когда он вернулся, на ладони у него воинственно сидел крупный, с грецкий орех, паук с белым крестом на брюшке.

— Если ты будешь носить свой крест, он ночью залезет к тебе на грудь и заберёт его! Оттого он и называется «крестовик»! — сказал отец.

Крестовик приподнялся и, словно дирижируя жизнью и смертью, взмахнул когтистыми клешнями-хелицерами.

Я уверен, что отец понятия не имел ни о какой психотерапии. И всё же с пауком у отца по наитию получилась настоящая психотерапевтическая классика. Я на подсознательном уровне пережил страх перед крестом. Вряд ли такое мог проделать даже главный безбожник страны Тучков.

Старушка-богомолка

Впервые церковь я увидел, когда мы переехали в Воронеж. Служба только что закончилась: из храмовой черноризной полутьмы медленно выходили редкие люди — всё больше суровые старухи. Они шли угнувшись, словно стеснялись глядеть встречным в глаза: просто-напросто после строгих церковных сумерек им был резок нахальный солнечный свет.

Когда старушки поравнялись с нами, мама закрыла меня собой и звучно сказала:

— Милые бабушки! Разве вы не слышали, Гагарин летал в космос, но никакого Бога там не встретил!

Кто ей ответил, я не видел. Я тем не менее хорошо расслышал голос, и слышу посейчас, и, наверное, буду слышать долгие годы, если не всю оставшуюся жизнь. Подобных голосов теперь нет. Никакой мастер сценической речи его не поставит. Такой голос может быть только у православной старушки, для которой церковь — дом, а дом — церковь, и жизнь её кротко, нежно перетекает в Царствие Небесное, где ждут её восемь сыновей, павших за веру, царя и отечество: кто на Японской, кто в дни Брусиловского прорыва. Да только если она когда и плакала, то благоговейно, застенчиво, памятуя душой, что уныние и горевание — среди первейших грехов плоти.

— Как тебя, доченька, зовут? — услышал я её.

— Татьяна Яковлевна!

— Ты в Москве, Танечка, была?

— Я недавно оттуда. У меня муж военлёт, и его вызывали в столицу за новой правительственной наградой!

— И что же ты в Москве видела?

— Мы её всю обошли! По Красной площади гуляли, в Мавзолей очередь отстояли. На ВДНХ ездили!

— В зверинце были! — крикнул я. — Только больше всего мне в планетарии понравилось!

— А Хрущёва, Танечка, ты видела?

— Москва большая!.. Нет, конечно!

— Теперь скажи: небо поболе столицы будет?

— Само собой! Только к чему вы это?

— А к тому, что твой Гагарин Бога в небе не увидал... Мама растерялась и как-то нешуточно, едва не до слёз. Я впервые увидел, как она достала из своей бисерной сумочки тяжёлый серебряный портсигар с папиросами и закурила. Эту сумку, как я позже узнал, расшили по сафьяну мелким цветным бисером монахини Киево-Печерской лавры. Она обычно лежала в дубовом, воскового отлива шкафу. Там под замком было ещё много чего интересного. Мама называла этот шкаф дворянским, старорежимным словом «шифоньер». Во всём облике этого высокого ладного ящика, посейчас живущего у меня в квартире, была видна ручная столярная работа знатока. Шифоньер ещё перед революцией сделал мамин отец, Яков Сердюков.

Спасибо товарищу Таксилю!

ЛЕО ТАКСИЛЬ (1854-1907) — французский писатель и журналист, ярый противник католицизма и клерикализма, автор неоднократно издававшихся в СССР антирелигиозных пародий

На другой день после диспута о Гагарине и Боге мама принесла из библиотеки две книги и строго, осторожно, как ржавую гранату, которую я в очередной раз притащил домой, положила их на этажерку: «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие».

Она прочитала всё это за вечер. Хотя это было даже не чтение в прямом смысле слова.

Мама напряжённо проработала страницу за страницей, снайперски подчёркивая цитаты отточенным штурманским карандашом. Кое-что она деловито выписывала в толстую общую тетрадь.

Время от времени мама отрывалась от чтения и педагогическим голосом рассказывала, как девчонкой бегала через всё село глядеть на карнавал «Комсомольская Пасха». В конце празднично одетые активисты сжигали соломенное чучело Бога. А в храмовый праздник они поручали ей расклеивать на домах плакаты «Попам вход воспрещается!»

Дочитав Таксиля, мама молча отложила книги. Я ждал, когда начнётся «разборка полётов». Она явно собиралась с мыслями. Со стороны казалось, что эти мысли были для неё не совсем приятны. Они, может быть, даже причиняли ей боль.

В итоге домашний митинг не состоялся.

Я, в свою очередь, долго не брался за Таксиля. Но однажды, казалось бы, безо всякого на то повода, я наконец сел за книги.

Если мама проработала их за вечер и отложила навсегда, то у меня они надолго сделались настольными.

На Таксиля у меня стойко отсутствовал аппетит. Лео отбил его первой же попавшейся мне на глаза фразой: «Итак, вот бессвязная болтовня нашего мифического основателя христианства...»

И всё-таки я благодарен ему за эти книги, и это чувство сохраняется во мне посейчас.

Спасибо Таксилю, что он щедро цитировал Библию на каждой странице.

Конечно, это недальновидно для атеиста. Слово Библии не следовало приоткрывать. Это всё равно что выпустить джинна из бутылки. Сказалось, наверное, его палочное иезуитское воспитание: он и предположить не мог, на что Слово способно само по себе. Тем более в стране, где оно гонимо. Тем более в стране, где гонимых и униженных почитают особо.

Я мог достать запретного Солженицына или запретную Ахматову, но только не Ветхий или Новый Завет. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною... И был вечер,и было утро... И увидел Бог, что это хорошо... Истинно, истинно говорю вам...» — этого у Таксиля, сколько душа пожелает.

И она желала. Это было вдохновенное, ненасытное желание. Просто какое-то духовное пиршество с её стороны.

И всё-таки однажды я пришёл в библиотеку вернуть «Забавную Библию» и не менее «Забавное Евангелие». Я записал им в книгу отзывов благодарность за Живое Слово. Я ничем их не подвёл в смысле атеистической пропаганды. В стране уже потеплело, и про категорическое «опиум для народа» сверху было негласно велено постепенно забывать.

Горе

Однажды утром, когда мы сошлись в коридоре, мама, неловко отшатнувшись, уступила мне дорогу и что-то при этом сказала. Кажется, она сказала спросонья:

— Дрое уо, сык!

Мы не очень много разговаривали последнее время, но по-прежнему всегда желали друг другу «доброй ночи» и, само собой, «доброго утра». Когда я выскакивал из дому на работу, мама иногда успевала пожелать мне «всего наилучшего».

— Дрое уо! — глухо повторила мама.

Мама улыбнулась. И вот эта улыбка показалась мне какой-то не её. Мама в самом деле улыбнулась судорожно, трудно.

Я обнял её и осторожно отвёл в спальню. Она никак не хотела ложиться: чайник для меня ещё не стоял на огне. Я всё-таки уговорил её. Она вздохнула и закрыла глаза.

Я вызвал «скорую», и сделал это как можно тише: ушёл с телефоном на балкон и, раздражая диспетчера, говорил негромко.

— Адрес! — крикнула она голосом женщины, у которой дома в запое муж.

— Переулок Безбожников...

— Где это?

— У чёрта на куличках... — вздохнул я. — Между переулком Красных Партизан и Снайперским.

— Что с больной?

— Что-то по-настоящему плохое...

Как видно, начинался инсульт. К приезду врачей мама потеряла сознание и почти не дышала. При всём при том у неё было осмысленное, пристальное выражение лица, словно она видела в глубине себя что-то необычное. Вернее, очень необычное, о чём до сих пор не имела ни малейшего понятия. Очень вероятно, что ей открылась, ни много ни мало, иная Вселенная.

Когда мы с фельдшером стали разворачивать носилки, она вдруг подняла голову и как ни в чём не бывало громко, чисто сказала:

— Дай вам Бог здоровья!

Это были последние слова, которые я от неё слышал.

«Пожалей её, Боже!»

В больнице ей поставили капельницу, а среди ночи подключили аппарат искусственной вентиляции лёгких. Чем больше аппаратуры появлялось вокруг мамы, тем понятней было, что положение её всё хуже.

И тогда однажды вечером в переулке Безбожников у себя в квартире неуклюже опустился на колени унылый мужчина лет сорока.

Он попытался молиться. Эту попытку безбожника молиться Богу в переулке Безбожников предпринял я. Я сознавал, что как бы не имею права, но у меня не было выхода.

Закрыв глаза и опустив голову, я стал шептать куда-то себе в грудь. Само собой, я не знал ни одной молитвы, на мне не было креста, и я лишь помнил одно, что молиться следует на восток. Если я правильно сориентировался, то так оно и было.

Я напряжённо, до усталости крестился и лепетал:

— Бог наш, смилуйся! Ты всемогущ! Спаси маму! Дай ей облегчение... Пусть она поправится! Пожалей её... И это будет хорошо!

Молился я долго и наконец с шёпота перешёл на сдавленный крик.

Как ни странно, с первых же слов мне показалось, что меня «там» слышат, что я не бормочу просто в стену. Слова доходят, куда следует. Неясно только, как их там расценивают. В любом случае это не очень приятное ощущение. Даже достаточно страшное. Само собой, это совершенно не то, когда ты лялякаешь в телефонную трубку и по смутным колебаниям в ней чувствуешь, что тебе внимают. Скорее моя молитва напоминала попытку разговора мыши с горой.

Мама умерла на другой день за минуту до моего прихода. Вернее, я в тот раз не пришёл — прибежал в больницу. Бежал я быстро, но в любом случае мне было не угнаться за тем, что происходило между мамой и Богом.

Тайна старого шифоньера

Перед похоронами следовало сдать мамин паспорт в погребальную контору. Я знал, что этот документ в шифоньере, но не знал, где ключ. Шифоньер неофициально был запретной зоной, и любопытство к его содержимому не поощрялось.

Пришлось взять стамеску. Само собой, замок не представлял проблем. Я раздвинул висевшую в шкафу одежду с таким чувством, словно ожидал найти здесь, ни мало ни много, потаённую дверцу в детство. Но если бы и нашёл, то наверняка не пролез.

Возле задней стенки шифоньера в полутьме стоял киот сердюковской работы. Через стекло, как сквозь оконце, внимательно глядела Божья Матерь, увенчанная короной Царицы Небесной.

Я осторожно взял икону, которая ждала впотьмах свой час долгие безбожные годы. Ей, наверное, был уже век, и когда-то ещё мой дед Яков с женой Анисьей молились перед ней.

Серебряные листья ризы зашуршали в киоте, словно что-то ожило там внутри. Это был образ Иверской Мироточивой.

Я опустился перед ней на колени. Душа ждала молитвы; я не посмел. У меня уже имелся опыт молитвы безбожника. Я заговорил с ней, приняв крещение. С этим после похорон задержки не было. Само собой, молитва всё равно получилась неумелая...

...В мае 2001 переулок Безбожников переименовали в Свечной.

P.S. Позже в нашем фамильном шифоньере я нашел мамины записки: оказывается, в детстве она пела в церковном хоре и вообще была такой исполнительной и тихой, что набожная Анисья хотела отдать её в монастырь, но те как раз начали громить.

Р.S.S. В апреле былого 1957 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий I был срочно вызван к Евгению Тучкову. Тучков умирал. Перед смертью ведущий безбожник страны раскаялся и решил открыть душу Патриарху.
Алексий I исповедовал его несколько часов.

Cергей ПЫЛЁВ, г. Воронеж
(Печатается в сокращении)

ОТ РЕДАКЦИИ. Есть в Библии один замечательный Псалом, а в нём такие слова: «Сказал безумец в сердце своём: «Нет Бога» (Псалом 13:1). Задумайтесь, а не есть ли это приговор Бога всем нам, атеистам и безбожникам, в течение 70-ти лет яростно отрицавшим Бога? И какой новый мир в таком случае мы, «безумцы», могли построить? Никакой. Вот и остались у разбитого корыта. Но у нас ещё есть время одуматься. Бог оказался милостив к Е. Тучкову. Хочется надеяться, что Он будет милостив и к нам, людям новой России. У нас есть ещё шанс обрести разум, шанс вернуться к Тому, Кто любит нас и управляет всем миром.

| К оглавлению | К предыдущей странице | К следующей странице |

Спаси вас Господи!

Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.

Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru

Начало Карта сайта Контакты Архив Наверх