Спичка

МЫ СТОЯЛИ на пороге Олесиной комнаты: Элька, Танька и я. Что-то мистическое, неведомое висело в воздухе. Что бы это могло быть?.. Я не могла поверить, хоть и знала точно, что Олеся сюда больше уже никогда не войдет.

До приезда родителей мы решили забрать из комнаты все, что могло бросить на Олесю хоть какую-то тень. Это были сигареты и бутылка с остатками вина. Возможно, теперь родителям было бы все равно — курила или нет Олеся, но забрать сигареты означало что-то вроде последнего выражения того, как покрывают друг друга близкие люди.

В комнате Олеси было тихо и уютно, и вся она была такая же аккуратная и убранная со вкусом, как хозяйка. Земля в цветочных горшочках еще не высохла, и механический будильник продолжал тикать. При виде модной курточки хрупкой Олеси у меня сдавило в горле. Но все мои слова было не сравнить с невыразимым чувством грусти и неопределенной вины перед Олесей.

Девчонки чисто символически поправляли шторки и безупречно заправленную кровать. Мы не могли поверить!.. Совершая весь этот нелепый ритуал прикосновений к Олесиным вещам, мы пытались осязать случившееся, физически удостовериться в нем.

Я помню, как Эля и Таня стали о чем-то спорить, стоя у окна. Я перестала их слышать. Мне вдруг показалось, что справа кто-то смотрит на меня. Стало не по себе. Я повернула голову и увидела летящую на меня из темноты, медленно приближающуюся ко мне спичку. Я не сразу поняла, что это — спичка огромного размера, почти в локоть длиной. Она пылала оранжевым языком. Наполовину черное, обугленное тельце спички шипело, приближаясь к концу. Из головы спички шел сизый дымок. Мне защипал нос ее серный запах. Она летела среди мрака, прожигая в темноте след. На обоях едва тускнела старая простенькая рамка. Это была кар-ти-на!.. «Смотрите! — сказала я. — Она живая!» — «Кто???» — в один голос переспросили девчонки. «Спичка», — ответила я. Меня посетило горькое чувство, что эта картина — логический итог Олесиной жизни...

За неделю до этого мы с Танькой зашли к Олесе с Элей. Поболтать. Они снимали комнаты в древней коммуналке, на Большой Морской. (Все мы недавно закончили университет и работали кто где, иногда собираясь за чашкой чая.) На этот раз в квартире оказалась компания из старых знакомых и нескольких новых для меня человек. О своем не поговорить, уединиться неловко. Я вяло поддерживала чей-то пустой разговор. Предложили выпить. Отказалась. Почувствовала себя не в своей тарелке. Когда я шла сюда, мне хотелось поговорить о чем-то серьезном, глубоком, и так искренне... Противно было теперь от пустой болтовни, пропавшего вечера и довольно пьяного румянца гостей. Я вяло пыталась маскироваться, но что-то, видимо, выдавало мое настроение. Мы встретились взглядами с Олесей. Она смотрела задумчиво и как-то отрешенно, будто я была в стереокино. Мы не общались с Олесей особенно близко, но я почувствовала в ней какой-то надлом. Она подошла ко мне и стала говорить что-то общее, вроде «как дела?» Я, неожиданно для себя, то есть заранее не готовясь, вдруг стала говорить ей о Боге, о вере, о поисках смысла, о том, как я ненавижу в себе и других аморфность, готовность плыть по течению, как тухлая рыба. Я видела, как Олеся заволновалась и оцепенение сошло с ее лица. Я взяла с полки у Эли Библию, которую сама когда-то подарила, и стала читать. Я не помню, что конкретно, но вместо этого сохранилось в памяти, что читала я вначале тихо, а потом так увлеклась, что все в комнате услышали и замолчали. Им это было не в тему.

Надо сказать, что Танька всегда стеснялась, если в среде наших общих знакомых я давала понять, что мы верим в Бога, и мы часто ссорились из-за этого. Она посмотрела на меня очень выразительно и сказала что-то нелестное в мой адрес. У меня внутри все съежилось. Не от того, что я слабая, нет. Я прочувствовала, насколько остальным я не в тему.

По дороге к метро мы с Танькой снова ссорились. Детали не важны. Они всегда похожи, когда люди говорят на разных языках. Поздно ночью мне позвонила Олеся — единственный раз за все время нашего знакомства, и сказала, что ей плохо, что болит что-то в груди. Вроде — не сердце, а что, она не поймет. И что так пусто и холодно в душе, и что она не видит, к чему стремиться. Я устала и была раздосадована ссорой с Танькой. У меня пробежала мысль, что Олеся не созрела для серьезных разговоров, так что мои замечания о боли носили чисто медицинский характер. Я посоветовала снять ЭКГ. На следующий день я звонила Таньке на работу, но она сказала мне, что говорить не может: только что умерла Олеся. Врачи сказали, что виной всему аневризма.

Я знала, что когда-нибудь должна буду рассказать об этом. Я изменила только одно имя — Олеся. Так принято. Менять имена. Мы очень часто делаем то, что принято, как заведенные куклы... Мы стесняемся голоса своего собственного сердца, своей веры в Бога. Предпочитаем жить так, чтобы угодить хотя бы большинству, если не всем.

Ты — спичка. Сколько тебе гореть — столько и жить в тысячелетней мгле, чтобы оторвать у тьмы клочок для света. Наталья ГРЭЙС

| К оглавлению | К предыдущей странице | К следующей странице |

Спаси вас Господи!

Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.

Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru

Начало Карта сайта Контакты Архив Наверх