Андрей Свяцкий: «Нам не хватает самих себя!»

АНДРЕЙ СВЯЦКИЙ — известный артист, исполнитель романсов. Он живет в Петербурге. Мы встретились, разговорились. Он оказался очень светлым и открытым человеком. Наверно, не случайно Свяцкий (польская фамилия) переводится на русский как «светлый». Мы говорили об искусстве, о времени, в которое живем, о любви и о счастье, о людях, которые в суматохе, под грузом проблем, потеряли себя, и о том, как романсы возвращают их к жизни.

Засыпал под романсы

— Андрей, это правда, что вы из старинной дворянской семьи?

— Да, с одной стороны, по отцу я поляк, и наш род очень древний. С Польшей меня очень многое связывает — это польская музыка, польская литература. У меня там живет много родственников. А с другой стороны — моя бабушка по материнской линии, которая была незнатного происхождения. Она родилась еще до революции. В детстве дружила с двумя замечательными ребятами. Она была дочерью сапожника, Вася был сыном дворника, а Шурик был сыном прачки. И они вместе бегали в немое кино. И в ту пору никто не знал, что Шурик — это Александр Федорович Борисов, выдающийся русский артист, игравший в фильмах «Мусоргский» и «Сердца четырех», а Вася — это Василий Павлович Соловьев-Седой, известный русский композитор. И на протяжении всей жизни у нее сохранилась дружба с этими замечательными людьми.

Моя бабушка стала актрисой. Она играла в знаменитом спектакле «Маскарад», который ставил Мейерхольд в Александринке. А еще моя бабушка замечательно пела романсы. Романс для нее был как некое дыхание жизни. Она пела, когда работала на кухне, стирала, убирала. В качестве колыбельных она тоже мне пела романсы, и таким образом музыка вошла в мою жизнь.

— А другие родные?

— Оба дедушки были у меня инженерами. У Павла Станиславовича — дедушки по линии отца — довольно интересная судьба. Он был в белогвардейской армии — сейчас это выглядит немного клюквенно-патетично… Попал в плен и бежал… Он был выдающимся организатором, руководил инженерными предприятиями, уже после войны. На работе он был человек очень строгий, а в жизни — очень мягкий и добрый, и бабушка моя Елена Константиновна руководила им. А Виктор Цезаревич, дедушка по материнской линии, был завсегдатаем Ленинградской филармонии. Он очень любил музыку.

— Никто не пострадал от революции?

— Нет, почему... Но слава Богу, все остались живы. Отец и дедушка скрывали дворянское происхождение вплоть до момента «оттепели», до 60-х. Потому что в ту пору могли за это просто расстрелять. И надо сказать, что в семье не любили советскую власть. Но, мне кажется, все сохранили себя, сохранили свое лицо, и умели быть счастливыми, несмотря ни на что.

Пионерское детство

МОЯ БАБУШКА Евгения Львовна Зингеревич научила меня любить жизнь

— Значит, вы росли в такой хорошей атмосфере?

— Да, я рос в атмосфере любви к искусству. Папа с мамой — филологи, они очень любят поэзию. Но в основном меня воспитывала бабушка.

— Дома вы слушали романсы. А вот в школе — советские песни, всё не так. Был какой-то контраст?

— Конечно, был. Но то, чему учили в школе, я не воспринимал всерьез и до конца. Для меня это некая форма была. К сожалению, были отличники, которые воспринимали все стопроцентно. Но у меня всегда была какая-то внутренняя ирония. Дома меня научили ничему не отдаваться полностью и ни во что не верить до конца. Поэтому в школе я учился не очень хорошо, я не блистал. И для меня школа никогда не была главной. Линейки и общие марши почему-то мне были противны. Хотя были хорошие учителя, замечательные одноклассники. Когда нас принимали в пионеры, и мы обещали беречь и любить нашу Родину, я давал эту клятву на полном серьезе.

— Ну, это интересная черта — ничему не отдаваться полностью... Обычно дети всё буквально понимают и воспринимают.

— Это верно. Просто, когда что-то настоящее, то дети это чувствуют. А когда что-то ненастоящее, то дети это тоже чувствуют и начинают иногда играть в ненастоящее. Но у меня не было комплекса хорошего ученика и хорошего мальчика, и поэтому я не играл. Я всегда это чувствую — когда где-то какой-то обман. Моя бабушка этому меня научила. Она ведь актриса. Актеры, как правило, чувствуют фальшь. Вот она чувствовала.

— Но тогда ведь должны быть какие-то свои идеалы. Ну, что-то такое, во что ты все-таки веришь. А то жить-то неинтересно...

— Идеалы — конечно, должны быть. К моей грусти, семья у меня неверующая. И бабушка моя была неверующей, за исключением последних лет. Но, несмотря на это, у нее было какое-то свое внутреннее чутье. Я уверен, что Господь просвещал ее всю ее жизнь. Я знаю, что она очень любила дедушку, всегда была ему верна, и всегда для нее было главное — человеческие отношения. Не карьера, а что-то другое. У нее было доброе сердце. Она была очень отзывчивой, и у нее был такой удивительный дар — когда приходил кто-то новый, для нее незнакомый, через пять минут он полностью раскрывался. Это было, как исповедь. Он открывал ей душу, потому что для нее это было важно.

Моя мама, отец мой и бабушка научили меня очень многому. Они жили в трудное время. Но, несмотря ни на что, они оставались людьми, и я убежден, что благодаря им я пришел в храм.

В романсах — светлая печаль

— А как вы стали исполнителем романсов?

— Неожиданно для самого себя. В детстве я рисовал и хотел стать художником. Но когда у меня стал меняться голос, мне очень захотелось петь. Я услышал одного певца, который пел романсы. Баритоном. И мне это так понравилось! Мне показалось, для мужчины это самая красивая профессия. Но я думал, что я недостоин такого счастья. После школы я хотел пойти учиться на художника- скульптора театра кукол. Мне нравятся куклы. Но я провалил экзамен. Деваться было некуда, и я пошел учиться на актера. Ну, потому что бабушка актриса, и у меня были какие-то способности.

И все-таки я хотел петь, это было сильнее меня. И после Театральной Академии я поступил в консерваторию, сначала на режиссерский факультет, а потом на вокальный. В свободное время я пел романсы и немножко играл на гитаре.

А потом так сложилось, что я стал петь романсы со сцены. Мне ближе всего оказался этот камерный жанр. Я вообще человек непубличный. И оперный театр, в который я пришел, мне показался очень страшным, потому что там было очень много людей. Я не умел себя отстаивать и приспосабливаться к жизни. Я ощутил, что на меня все это давит. Сейчас, приди я в оперный театр, я смог бы отстоять себя. Я научился, с Божьей помощью, быть независимым, и при этом общаться с людьми. А раньше у меня не получалось сочетать одно с другим. Но я считаю, что бы мы ни делали, мы должны оставаться собой. Мне кажется, что жанр романса позволяет мне быть ближе к публике и к самому себе.

— Все романсы какие-то грустные — о разлуке, страданиях…

— Понимаете, это не так страшно. Страшнее, когда душа мертва. В романсах — светлая разлука, светлые страдания. Там разлука — она же и встреча. И что-то очень-очень хорошее в человеке оживает, когда он это слушает, что-то такое, что позволяет ему потом встретиться с Богом.

Люди часто не могут понять, что же им не хватает. Часто можно услышать, что нам не хватает природы. Но я думаю, это не так. Можно поехать на природу, можно купить цветок, растить его и любоваться. А на самом деле нам не хватает самих себя. Понимаете? Нам живых себя не хватает в жизни. А романс нам дарует полноту бытия. Он возвращает нас к самим себе.

— Да, но там о любви и страданиях. А жизнь — она шире ведь этого, все-таки?..

— Ну, если человек не встретится с самим собой, он не встретится с жизнью, мне кажется.

— А что мешает, как вы думаете?

— Мешает страх, неправильное воспитание, реклама, телевидение. Мешает отсутствие веры в себя, еще с детства. Так бывает, когда человека не воспитывали в любви, в вере в чудо, в вере в собственную мечту…

— Значит, вам помогает искусство?

— Конечно. Искусство и вера. Бог хочет, чтоб мы сердцем были живы. Вот у Ивана Ильина есть чудесная книжка — «Поющее сердце». Он очень хорошо об этом пишет. Он гениальный человек. У Блока есть такая строчка: «Я поэт — человек, отнимающий аромат у живого цветка». Вот Иван Ильин передает аромат живого цветка. Что-то такое настоящее, что есть в каждом из нас.

«Люблю обычные слова…»

— Что вы слушаете для души — тоже классику?

— Да. Но мне хватает музыки на выступлениях и репетициях, поэтому я не так часто что-то слушаю сам по себе. Как ни странно. А для души люблю читать стихи. Там тоже музыка.

— Какие поэты вам нравятся?

— Я Давида Самойлова очень люблю, потому что он мне очень близок. Его музыкальность, его потрясающее обаяние. И простота невероятная.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны,
Они понятны лишь сперва,
Потом значенье их туманно.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.

Это гениально сказано. Еще я люблю Константа Ильдефонса Галчинского. Фантастический поэт, радостный, с потрясающим чувством юмора. А из Серебряного века мне нравятся Ахматова и Мандельштам. Очень люблю Георгия Иванова. Когда он уехал во Францию, он написал очень горькие стихи, которые я бы назвал «Стихи на полях». Там всё очень грустное, но мне почему-то нравится. Не потому что грустное, а потому что очень честное. А из современных поэтов люблю Ахмадуллину, Кушнера, Бродского раннего…

— А писатели?

— Гоголь, Тургенев. Недавно перечитывал «Отцы и дети» и понял, какое же это невероятное счастье. А Гоголя люблю за юмор — и за глубину, конечно. Читаешь Гоголя, и кажется, что ты это сам написал. Хотя ты бы так, конечно, никогда не написал. Но это так здорово… Я согласен с отцом Александром Шмеманом, что у Гоголя божественный смех.

— А как вы к современной музыке относитесь?

— Я не люблю, когда на первый план выходит ритм. Ритм — основа музыки, но он не должен становиться главным. Ритм должен быть спрятан. А в современной музыке ритм вышел на первый план. Все остальное крутится вокруг него…

— Вам ничего не нравится?

— Нет, безусловно, есть красивые мелодии. Но если на переднем плане ритм, ударные, меня это не трогает. Я понимаю, что здесь преследуется цель некой обработки, заводки… Но вообще, я просто мало знаю современную музыку. И я не говорю, что я ее не принимаю, и вообще все это чепуха. Может быть, там есть совершенно потрясающие вещи. Мне, например, очень нравится рок-опера «Кошки» композитора Вебера.

Наше время — такое хорошее!

— Вам нравится время, в которое вы живете?

— Конечно, нравится. Я считаю, что время сейчас замечательное. Несмотря на все минусы, в нем столько всего хорошего! Нет войны, относительно мирное время. Нет голода. Свобода есть — пусть относительная, не всегда и не везде, но она есть. Свобода мыслей, свобода вероисповедания. У нас есть Интернет, у нас столько возможностей! Мы на самолете можем куда-нибудь полететь за границу, раньше этого не было. И мы все равно несчастливы, потому что мы не пережили того, что другие. Мы не пережили войну и блокаду, голод, тюрьмы. Поэтому мы не умеем радоваться. Это очень плохо. Особенно когда молодые люди говорят, что нет вообще ничего хорошего в жизни.

— Вы думаете, людям не хватает трудностей?

— Если бы люди пережили что-то настоящее, они бы поняли, что все их трудности — на самом деле вообще не трудности. А переживает человек настоящее, только когда с ним что-то случается. Ну вот простой пример. Я загремел в больницу, потому что жутко отравился. И три дня мне было очень плохо. Я ничего есть не мог, я даже думать не мог о еде. И вдруг мне поставили капельницу, и я поел. Это было такое счастье! Я просто съел какую-то бурду, мне суп налили — ужас! Но он был такой вкусный, и это было так хорошо! Я был так в этот момент благодарен Богу, жизни, я так счастлив был!

— Писатель Лев Толстой считал, что счастье — это отсутствие несчастья. Вы с ним согласны?

— В общем, да. Это хорошая мысль. Но человек не умеет радоваться каким-то простым вещам. Я сам не умею. Я учусь.

— Мне кажется, этого недостаточно — простых вещей.

— Нет, ну конечно, недостаточно! Но человек был бы намного счастливей, и через эти простые вещи он бы увидел и непростые вещи.

Пел романсы для рокеров

АНДРЕЙ СВЯЦКИЙ думает... глядит на зрителей... вспоминает...

— А как вы поверили в Бога?

— Все начинается с того, что ты вдруг понимаешь, что ты в полном тупике, и единственная дверь — это Бог. У меня был такой вот момент, и мой друг познакомил меня с отцом Виктором Мамонтовым. Фантастический батюшка. Многие, кто к нему приезжает, говорят: «Это центр вселенной!»

Я приехал в заброшенный городок, где живет удивительный отец Виктор, который был крупнейшим литературоведом Советского Союза, а потом стал монахом и священником. Я приехал к нему с гитарой. И он меня встретил с открытыми объятиями. Я ощутил физически его молитву и его любовь... Я каждый день пел в храме. А потом отец Виктор предложил мне пойти на концерт рокеров. Я говорю: «Да вы что!» Он говорит: «Да, у нас будет встреча рокеров, они будут петь свои песни, а ты пойди им спой романсы». Я пошел на эту встречу. Я думал, что рокеры меня разнесут. (Смеется). А им очень понравилось, они мне подарили рокерский значок, и вообще были очень довольны.

— Что изменилось в вашей жизни?

— Я успокоился. Сначала я думал, что вера и творчество несовместимы. Мне казалось, что когда я приду в храм, Бог у меня все отнимет. И мне было от этого больно. Но Господь постепенно помог мне понять, что я зря волновался. Бог ничего не отнимает, наоборот — Он возвращает нам все наше. Он успокаивает человека, приходящего к Нему, и человек преображается. Все происходит очень просто. Господь действует через людей, через какие-то мелочи, и это особо трогает. Он действует просто и с юмором. Чуть-чуть меняет ситуацию, и все становится на свои места.

— У вас бывает так, что ничего не хочется и ничего не получается?

— Ну, вы не поверите, но практически нет таких ситуаций. А если просто имеется в виду тоска-печаль-депрессия, то моменты такие бывают. И мысли идиотские в голову лезут: тебя никто не любит, Бог тебя оставил... Главное — знать, что это временно и что это не есть настоящее, это некий туман. Мне везет — я отходчивый человек, импульсивный, и я просто переключаюсь на что-то, а потом возвращаюсь к той ситуации, и она уже кажется мне другой.

Эмигранты — несчастные люди

— А я еще знаю, что вы режиссер.

— Да, я закончил режиссерский факультет. И было много разных приглашений. В Мариинский театр меня пригласили восстанавливать старую постановку оперы Россини «Севильский цирюльник». Вполне реально было там остаться. Но я понял, что это не моя харизма.

— Почему? Интересно же... Мариинский театр...

— Нет, там очень сложно. Там есть свои подводные течения. Бывает такое, что тебе что-то нравится, и одновременно тебя что-то отталкивает. Это значит — не надо туда. Может быть, я поставил бы там замечательные спектакли. Но мне кажется все-таки, то, чем я занимаюсь, важнее.

— Я знаю, у вас были постановки. Причем, довольно разноплановые...

— Конечно. Моя самая любимая работа — спектакль об эмигрантах, который называется «Не пробуждай воспоминаний». Был знаменитый «философский пароход» 22-го года — вот я об этом ставил. Спектакль был построен на поэзии Серебряного века и романсах. Философы, артисты и поэты плывут на пароходе и общаются с помощью стихов и романсов. У них разные чувства. Тут и боль — ведь их выгнали из страны, и цинизм — наплевать, что нас выгнали, мы все равно будем жить хорошо! И между ними происходят вот такие диалоги. И весь спектакль они плывут. А в конце, когда все они объединились в едином порыве, а порыв был такой, что вся наша жизнь и вообще вся судьба российского человека — это дорога, бесконечный путь, и нет никогда никакой пристани, и все равно мы любим эту Родину, и никуда нам от нее не деться, — и звучит интермеццо из «Пиковой дамы» Чайковского, где мечется Герман (напевает мелодию), и вдруг — пауза. Звучит вальс Бреля «Тысяча четвертей», и — бах! — они приплыли. И этим кончается. Вот такой был спектакль.

— А вы могли бы сами куда-нибудь уехать из страны?

— Боюсь, что нет. Были такие предложения, и есть. Но я не представляю этого. Вот я был на гастролях в Сибири. Там были сложные гастроли, но здесь, в своей стране, нам как-то ближе все, и мы нужнее. А за границей — там вроде все есть, но душе как-то тесно.

— А люди другие?

— Конечно, другие. Я не могу этого объяснить, но на новом месте мыслится по-другому. Потом приезжаю и думаю: я был не собой! Я общался в Америке с нашими. У них есть и семья, и работа, и материальный достаток, но им явно не хватает общения и чего-то такого... настоящего. Им не хватает нашего пейзажа. Пускай помойка, пусть развал какой-то, я не знаю что... Но это — наше!

— А чего сидят там? Ехали бы обратно!

— А некоторые и уезжают, кстати говоря.

— А за границей, вы поете для кого? Для эмигрантов?

— Да, для эмигрантов.

— Вы им поете, а они потом обратно едут... Ностальгия просыпается...

(Смеется) — Для них это как глоток воздуха. Конечно, там у каждого своя история — кто почему уехал из страны. Но я бы, наверное, там озверел. В Америке — это точно.

Не теряйте юмора!

— А что для вас значит быть собой? Вы так часто повторяете эти слова.

— Я думаю, что это значит быть в нормальном состоянии. Когда чувствуешь мир и покой, любовь к миру и к людям. Когда ты сопереживаешь окружающим. А если человек не сопереживает, он не живет. Вы согласны со мной?

— Ну, смотря кому сопереживает. Бывает, люди сериалы смотрят, сопереживают героям, и в какой-то момент начинают жить не совсем своей жизнью...

— Нет, я имел в виду такое состояние, когда человеку не надо каких-то дополнительных допингов. И он нормально чувствует себя наедине с самим собой.

— А большинство людей ищут какие-то допинги.

— Несчастные люди...

— А что нужно делать, чтоб всегда оставаться собой? Если что-то мешает...

— Не обращать внимания на то, что вам мешает. Вот для меня всегда была примером моя бабушка. У нее была трудная жизнь — революция, гражданская война, потом Великая Отечественная война, блокада, эвакуация в Сибирь. Ей приходилось работать шахтером и поваром, жить в тяжелейших условиях. Но она никогда не жаловалась, у нее всегда было хорошее настроение. Те испытания, которые она перенесла, не просто закалили ее — они научили ее любить жизнь. Только две вещи выбивали бабушку из колеи: когда кто-то серьезно болел или кто-то умирал. А когда были какие-то другие коллизии, она на все это смотрела с юмором и была как бы над ситуацией.

Я считаю, что этому надо учиться. Перестать видеть то, что вы видите, а видеть то, что вы чувствуете — сердцем, в глубине своей души. И, мне кажется, юмор не терять никогда. Юмор — это такаябожественная составляющая жизни, которая помогает нам посмотреть на проблему с другой стороны.

Потому что та же ситуация, чуть-чуть смещенная влево или вправо, чуть-чуть под другим углом — уже совсем другая ситуация.

Беседовала Ксения РОМАНОВА
Фотографии из архива А. Свяцкого

| К оглавлению | К предыдущей странице | К следующей странице |

Спаси вас Господи!

Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.

Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru

Начало Карта сайта Контакты Архив Наверх