Чеченские христиане - кто они?

Антон Абрамов, пастор евангельской церкви
г. Санкт-Петербурга:
—При словах «чеченская церковь» обычный человек представляет себе православный храм с простреленными стенами, русских бабушек, которым некуда бежать, и пост ОМОНа, охраняющий здание.  Но в Чечне есть и другие христиане. Они не собираются в храмах, поскольку глубокое подполье — это основное условие их выживания. Их не охраняет милиция, и они всегда готовы к мученической смерти. Потому что эти христиане – чеченцы…

«Да ты, братец, ваххабит!»

   Разбитая бронетехникой дорога петляет между холмами Северной Осетии. Позади остался Моздок — самый тихий город Российской Федерации, перегороженный блокпостами и патрулируемый всеми родами войск. Со стороны он больше похож на военную базу, в которой по ошибке затерялась кучка мирных жителей.
   Мы сворачиваем с трассы и приближаемся к блокпосту на границе Чечни и Северной Осетии. Там стоит чеченская милиция, а не федералы, это означает, что проблем на въезде будет значительно меньше. За рулём видавшей виды восьмёрки сидит Аллан, осетин по национальности, пастор по призванию, и по совместительству сотрудник одной гуманитарной организации.
   В Чечне он не первый раз, и поэтому я снова повторяю:
— Аллан, я смотрю на тебя и делаю только то, что делаешь ты. Пока ты ничего не сделаешь, то и я ничего не сделаю.
   Аллан внимательно смотрит на меня, улыбается и кивает головой. Уже после поездки я узнал, что именно на этой дороге один человек из России попросил повернуть назад, сказав, что пока не готов к визиту в Чечню. В багажнике нашего автомобиля — литература на русском и чеченском языке, которую мы должны привезти в Грозный. Кроме этого мы должны посетить и ободрить верующих из подпольных чеченских церквей.
На блокпосту нас встречают настороженно, поэтому говорить «Салам алейкум» желательно без акцента. Видимо, у нас это получается, и чеченцы, не торопясь, приступают к досмотру. Пока они открывают багажник, Аллан дарит им несколько христианских книг на чеченском языке. Тут же из землянки появляется командир поста и, бегло оглядев чеченский Новый Завет, уверенно заявляет:
— Это ваххабитская литература. А вы — ваххабиты!
— Э-э! Ты чего! — возмущается Аллан. — Я осетин!
   Большинство осетин исповедуют христианство, и поэтому возмущение Аллана вполне понятно. Перед ним довольно вежливо извиняются и начинают исследовать паспорт с моздокской пропиской.
— Ну не знаю… — с сомнением качает головой командир. — Вот этот точно ваххабит! — говорит он и показывает на меня.
   Я знаю, почему милиционер принимает меня за радикального мусульманина. Борода без усов, короткая стрижка, подвёрнутые джинсы. Именно так выглядит ваххабитская молодёжь на Северном Кавказе. Стараясь улыбаться как можно естественнее, достаю документы и говорю, что я пастор из Санкт-Петербурга.
   Мой паспорт с питерской пропиской изучают с таким интересом, как будто я вынул из кармана морского ежа, а после спрашивают, какова цель приезда в Чеченскую республику.
   — В гости, к друзьям, — отвечаем мы.
В глазах милиционеров застыл немой вопрос: «Зачем это вам?» — но шлагбаум поднимается, и мы, наконец, въезжаем в Чечню.

Город Грозный — очень грозный!

Дорога снова кружит между холмами, а Аллан говорит:
— До самого Грозного чеченцев больше не будет, так что не вздумай ляпнуть «Салам алейкум» на блокпосту.
Я вытираю пот со лба и киваю головой. Аллан смотрит на меня и говорит:
— Конечно, можно было бы выехать гораздо раньше, по холодку, но до полудня всё равно никакой езды, сплошное разминирование. Вот по телевизору говорят, что война кончилась. Как кончилась, если ночью фугасы ставят, утром разминируют, а днём подрываются?
   Средства массовой информации, а особенно телевидение, в Чечне ругают все, и чеченцы и федералы. За ложь, за искажение фактов. Чеченцев больше всего раздражают бодрые репортажи о восстановлении Чечни. Они спрашивают, кто расскажет о людях, пропавших без вести, об обстрелах, зачистках, насилии. Военных злит отсутствие информации о терактах, боях и потерях. Я пожимал плечами и всем говорил, что тоже не верю телевидению и правды там не ищу.
   Дорога от Моздока до Грозного занимает несколько часов, и после очередного блокпоста перед нами начинают появляться первые дома чеченской столицы. Как только журналисты не называли Грозный — и город-призрак, и город-герой… У меня лично появилась только одна ассоциация — Сталинград. Единственное отличие местных пейзажей от фотографий из учебника истории — это буйная кавказская зелень, а степень разрушений приблизительно такая же.
   Езда по грозненским улицам — это настоящий стресс. Во-первых, многочисленные блокпосты, которыми перегорожен весь город. По большому счёту, они ничего не контролируют, но передвигаться очень мешают. Во-вторых, бронетехника, от которой шарахается любой автотранспорт. Я спрашиваю Аллана, почему все разбегаются при виде БТРа.
   — Потому что жить хочется! Знаешь, сколько народу подавили! И машин, и пешеходов.
   — Чего ж мы тогда не шарахаемся? — продолжаю я как можно тактичнее.
   — А, какая разница, всё равно в рай, — небрежно бросает Аллан.
Я киваю в ответ. Спорить с ним трудно. После столкновения с бронемашиной нет никаких шансов остаться в живых.

Три пастора пропали без вести, одному — отрубили голову

   Наконец мы приезжаем к одному из грозненских христиан. Условно назовем его Рамазаном. Он со своей семьёй живёт в полуразрушенном доме на окраине Грозного. Нас, как дорогих гостей, встречают с радостью и тут же сажают за стол. Своего жилища Рамазан очень стесняется, просит у нас прощения и говорит, что отремонтировал только несколько комнат. Действительно, большая половина дома лежит в развалинах. Нам наливают чай, и на этот раз уже хозяйка, жена Рамазана, начинает извиняться. Всё заканчивается, когда я говорю, что вся моя квартира в Питере чуть больше, чем их кухня. Хозяева изумляются и спрашивают, как можно жить в такой тесноте. Пожимаю плечами и отвечаю:
— Привычка.
   Слово за слово, и я начинаю расспрашивать Рамазана о жизни чеченских христиан. Он кивает головой и неспешно начинает рассказ о буднях грозненской церкви.
   С его слов становится понятно, что единственное условие выживания церкви в Чечне — это глубокое подполье. Проповедовать о Христе можно только своим, и только после того, как они начнут спрашивать: «Почему вы не такие, как все?» Говоря проще, сначала проповедуешь жизнью, и только потом словом. Слушая Рамазана, я невольно вспомнил некоторых профессиональных фарисеев из родного города, которые блистают за кафедрой, а за её пределами ведут себя хуже последних грешников. Но в Питере свобода, а тут гонение, и поэтому такой номер здесь не пройдёт.
Рамазан тем временем продолжает рассказывать о церковной жизни. Баптистская церковь после окончания второй чеченской войны потеряла четырёх пасторов. Голову одного вывесили недалеко от молитвенного дома. Где остальные трое, неизвестно. Может быть, живы, а может, мертвы, может, в плену или в рабстве. Информации никакой нет, и насчёт выкупа никто не подходил.
   — Для чего же их тогда похитили? — задаю я глупый вопрос.
— Не знаю, — задумчиво говорит Рамазан. — Наверное, просто так, для души.
   — ...В Грозном, — продолжает Рамазан, — с шести утра до одиннадцати вечера, пока светит солнце, вся власть принадлежит федералам. Рейды, зачистки и прочие спецмероприятия. А после захода солнца из щелей выползают борцы за независимость Ичкерии. У них своя война. Мины, растяжки, фугасы на дорогах. Отрабатывают спонсорские денежки. А с утра пораньше федералы приступают к разминированию, и всё повторяется сначала. Может быть, когда-нибудь эта война и закончится. На всё воля Божия, конечно, но в ближайшем будущем конца что-то не видно.
За разговорами быстро темнеет, и радушные хозяева предлагают гостям отдохнуть. Первую ночь в чеченской столице довольно трудно описать словами. Честно признаюсь, что перед сном я давно не молился так искренне. Но даже после молитвы с непривычки заснуть очень трудно. Ночью то там, то здесь слышна стрельба. Пару раз гулкое уханье крупнокалиберного пулемёта будило не только меня, но и Аллана.
— Не беспокойся, это где-то за Ханкалой, — говорил он и тут же поворачивался на другой бок.
   Приезд гостей в подпольную церковь — это всегда событие, но, как и вся жизнь в подполье, подобные визиты имеют свою специфику. Поэтому никто не устраивал многолюдных богослужений. Люди приходили, беседовали, общались. Молились о нуждах. Спрашивали о жизни христиан в других регионах и с интересом слушали новости христианского мира.

Ракета, угодившая во двор к Рамазану

— А хочешь, ценный подарок покажу? Федералы на Рождество прислали. С доставкой на дом бедному чеченцу. Вертолёт снарядили, не поленились.
   Я готов был увидеть всё что угодно, но когда хозяин показал на стоящую в углу ракету класса «воздух — земля», мне стало как-то не по себе.
   — Под Новый год в соседний двор прилетела, но не взорвалась, Господь миловал, — комментирует Рамазан. — Пришлось разминировать. Боеголовку вывинтили, а корпус оставили, в хозяйстве пригодится.
   — А если бы взорвалась? — спрашиваю я.
Рамазан делает неопределённый жест рукой, после которого становится понятно, что все были бы уже на небесах.

Окончание >>>

Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.

Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru