Холодная весна пятьдесят третьего

1.

А я к нему пробился сквозь толпу,
Вплавь океан людской и шторм печали
Преодолел, не сдался и причалил:
В гробу я видел Сталина, в гробу!
До смертных снизошел великий вождь,
Картинно возлежа в Колонном зале.
Казалось, Сталин спал и вдруг насквозь
Пронзил меня закрытыми глазами.
Ударил прямо в сердце, не щадя,
И я от гроба с ужасом отпрянул.
Ухмылкою кривился рот вождя:
«Что, хоронить меня решили? Рано!
Да я еще вас всех переживу!..»
Я ущипнул себя: да нет, да нет, не снится.
«Пошел отсюда прочь!» А я в Москву
Сбежал с уроков, чтобы с ним проститься.
Как цуцик, коченел в товарняке,
Глаз не сомкнул, приткнувшись на вокзале.
Слеза скользит ледышкой по щеке:
— Прощай, родной! — шепчу в Колонном зале.
«Пошел отсюда прочь!» Но почему?
За что меня? Что сделал я такого?
Почти с пеленок кланялся ему,
Молился на него, как на святого.
Последний долг ему отдать хотел,
Но был сражен, задетый за живое.
С портретов так сердечно он глядел,
А тут лицо насупленное, злое.
— Эй, малый! Насмотрелся? Проходи!
Мне дурно. На кого мне опереться?
Я ощутил внезапно лед в груди,
Я до сих пор не в силах отогреться.
Семь пядей, говорят, имел во лбу.
Я только за одно могу ручаться:
Не дай, Господь, с ним снова повстречаться!
В гробу я видел Сталина, в гробу!

2.

В детство давнее камня не брошу,
Но конфуза себе не прощу:
Умер Сталин, а я о галоше,
О пропавшей галоше грущу.
Как чумной, устремился со всеми
Попрощаться с великим вождем.
В суматохе галошу «посеял».
Ох, достанется дома потом!..
О галоше ли маяться в горе,
В этом скорбном потоке любви?
Оказался в общественном море,
Так не думай о личном — плыви!
Вот уж не было горше печали!
Ведь такие потери вокруг:
Люди сумки с деньгами теряли,
Даже головы, падая в люк.
«Прекрати и возьми себя в руки!
Что галоша? Считай, повезло!»
— Осторожно! Открытые люки! —
Вопли сзади, а нас пронесло.
Люди, стойте! Про бдительность вспомним!
Враг не дремлет и траурным днем:
Новый люк до отказа наполнен, —
Мы толпою по трупам идем.
Что галоша мне? Экое дело!
Неподдельная скорбь на лице.
...Море к вечеру вдруг обмелело.
Я вздохнул на Садовом кольце.
Пот со лба, чуть очухавшись, вытер,
Словно капли кошмарного сна.
И внезапно «потерю» увидел,
Но висела она не одна.
Это кто же галоши развесил?
Сотни, тыщи — до боли пестро.
Их раскачивал мартовский ветер
Возле самого входа в метро.
Как плоды, мы галоши срывали,
После скорби потешились власть.
Ярко-красное с черным сливалось,
Очень к месту и трауру в масть.
Выбирай по размеру и топай,
На мгновенье воспрянув душой.
Обрамленный галошами тополь
Сам казался галошей большой.
Я в минувшее камня не брошу,
Но с укором гляжу сквозь года:
Ах, в какую большую галошу
Мы, безбожники, сели тогда!

3.

Ты зачем, Москва, поверила
Крокодиловым слезам?
С Мавзолея смотрит Берия,
Поднося платок к глазам.
Маленков в слезах и Молотов…
Плач плывет по всей Москве.
Но внезапно, словно молотом, —
«Бах! Ба-бах!» — по голове.
— Это что стряслось, родимые? —
Поневоле ахнешь тут.
Бойко залпы орудийные
Нашу скорбь на части рвут.
Мы в глаза друг другу глянули,
Растеряв вконец слова.
Вдруг ударно марши грянули,
Улыбнулась вдруг Москва.
Оживаем, слезы выплакав,
С плеч свалилась грусть-тоска.
Похваляясь бравой выправкой,
На парад идут войска.
Солнце, словно бубен звончатый.
Воссиял внезапно день.
Сдвинул март, веселый, солнечный,
Лихо шапку набекрень.
На Москве-реке проталина
Запятнала снежный путь.
— Как теперь нам жить без Сталина?
— Перебьемся как-нибудь!
Храм Василия Блаженного,
Но к нему не подойти.
Чуть замешкалось движение.
Голос: — Господи, прости!
Не карай, Всевышний, грешников!
Как могли мы допустить…
Кто-то (знать, из «кагэбэшников»)
Властно рявкнул: — Прекратить!
Тьма людей — во тьме безверия,
И для нас, для простаков,
Плачут Молотов и Берия,
Каганович, Маленков.