ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ
               В МОЕЙ ЖИЗНИ

...А смертник стоял, прижав цветы к груди, и беззвучно плакал, и крупные слезы текли по его лицу. А в голове его все звучали слова крохотной девочки: «Бог тебя любит, и я тоже!»

Из письма в редакцию:

За свои 37 лет «жизни» (24.07.65) я провел и по сей день провожу в тюрьме (тюрьмах) 27 лет. Ибо в 1975 году лишили «малолетства» за преступление тяжкого характера. И вся дальнейшая жизнь пошла кувырком. В итоге по приговорам - общий режим, далее — строгий, особый… и приговорили к расстрелу 29.01.92 года по обвинению — цитирую: «грабеж, убийство двух лиц и поджог с целью сокрытия преступления». Но, по сути дела, меня осудило мое прошлое. Ибо ранее неоднократно судим, рецидивист (суд: «считаю, что подсудимый виновен; учитывая личность подсудимого, все его «доводы» в его заявлении в суде, что он непричастен к данному преступлению, считаю необоснованными, хотя он заявляет, что признает свою вину только в недонесении властям»). В итоге, приговор — расстрел! Озлобленный на весь мир, озлобленный на людей, озлобленный на закон и на всю власть. Всеми брошен и забыт. В душе пустота, мороз, горечь и обида.

На перроне вокзала стоял конвой солдат с оружием в руках, а собаки конвоиров окружили сидящую по двое колонну «зэков». Только один осужденный стоял во весь свой высокий рост. Он стоял в окружении солдат. Шел снег крупными хлопьями, падая на его лицо.

Он стоял, стиснув зубы, стоял и смотрел в небо, а снег все падал на его лицо хлопьями и таял. А он осторожно иногда поднимал скованные наручниками руки к лицу и брал снежинки, а они таяли у него на руках.

Вдалеке стояли люди и смотрели на «зэков», а парень в наручниках с грустью в глазах все смотрел то на небо, то на снег, и думал: «Это последний снег в моей жизни… это последний раз я вижу небо…» Он был приговорен к расстрелу.

Вдалеке, среди людей, стояла маленькая девочка с цветами в крохотных ручонках и сдувала с цветов падающий на них снег. Она стояла с мамой и ждала своего папу, которого она очень любила и хотела ему подарить цветы, которые они купили.

Девочка увидела на одном осужденном наручники и спросила маму: «Мама, а почему вон у того дяденьки руки скованы? Его никто не любит, да?» Мама пожала плечами и сказала: «Наверное, так».

А по перрону уже бежал начальник конвоя и кричал: «Все, поднялись, взяли свои мешки и в колонну по двое, не растягиваясь, пошли! Старшина, смертника замыкающего!» Он это выпалил на одном дыхании. Залаяли собаки, рванули поводки, и все «зэки» пошли к поданному вагону, стоящему для погрузки.

Но вдруг девочка подбежала к толпе «зэков». Все расступились, давая ей проход. Собаки замерли, как по команде, конвоиры растерялись, но девочка подбежала к смертнику, вся запыхавшаяся, глазенки горят. Она протянула свои крохотные ручонки с цветами ему и сказала: «Вот, возьми, пожалуйста, Бог тебя любит… и я тоже!»

Все замерли. А смертник взял эти драгоценные цветы из ручонок крохотного и невинного создания, нагнулся и поцеловал эти ручонки, и тихо, еле слышно сказал ей: «Спасибо…»

Девочка побежала обратно к маме, и только потом все будто очнулись. Кто восхищался девочкой, кто хвалил ее, а кто просто улыбался. А смертник стоял, прижав цветы к груди, и беззвучно плакал, и крупные слезы текли по его лицу. А в голове его все звучали слова крохотной девочки: «Бог тебя любит, и я тоже!»

С тех пор прошло много лет, смертнику казнь заменили на пожизненное заключение. Он иногда лепит из своей пайки хлеба цветы и отдает их сокамерникам на память, но уже в душе его звучат слова той маленькой девочки: «Бог тебя любит… и я тоже!»

И он все это вновь и вновь проживает в душе — все чаще и чаще. Ибо пути Господни неисповедимы, может, кроме Бога и той девочки, когда-то ему еще скажет кто-то, за чистую любовь...?