Дитя войны

Галина Ивановна Молодцова — человек необычной судьбы. Во время Великой Отечественной войны, совсем маленькой девочкой, она попала в фашистский концлагерь, а о том, что происходило дальше, можно было бы написать целую книгу или отснять фильм.

В уютном кабинете редакции мы говорили о войне и мире, о жизни и смерти, о фашистах... Разговор получился эмоциональный. Возможно, потому, что Галина Ивановна — человек простой и открытый, а может, потому, что темы, которые мы затронули, нельзя обсуждать спокойно.

Галина Ивановна Молодцова — человек необычной судьбы. Во время Великой Отечественной войны, совсем маленькой девочкой, она попала в фашистский концлагерь, а о том, что происходило дальше, можно было бы написать целую книгу или отснять фильм. В уютном кабинете редакции мы говорили о войне и мире, о жизни и смерти, о фашистах... Разговор получился эмоциональный. Возможно, потому, что Галина Ивановна — человек простой и открытый, а может, потому, что темы, которые мы затронули, нельзя обсуждать спокойно.

— Галина Ивановна, сколько лет Вам было, когда война началась?
— Мне было 2,5 года. Жили мы в Ленинградской области, деревня Соболево, полтора километра от города Пушкина. Немец — он ведь так стремительно наступил, что никто не успел никуда убраться. Ну и, когда немцы заняли этот город, им надо было нас куда-то ликвидировать. Деревня, видно, мешала — они расчищали себе территорию. Так люди кто куда разбежались. Мужчины сразу в леса подались, в партизаны, а женщины с детьми остались. Мы трое суток жили под мостом, в большой водосточной трубе. А потом — согнали всех в кучу и отправили пешком до Пскова. Шли километров 300, под конвоем...

— И мама с вами?
— И мама, и сестра (4 годика), и тетя (ей 16 лет было, она нас нянчила, вот с нами и попалась). А из Пскова нас уже отправили товарняками в Эстонию — в концлагерь, называется Клоога. Там мы пробыли 2,5 года. Правда, мы еще и у хозяина жили какое-то время.

— А что за хозяин?
— Эстонский помещик. Они же все были за немцев. Он жил вместе с сыном, и еще была бабка старая. Ой, до чего он не любил детей! Такой был вредный! Мы с сестрой рвали траву для свиней — большущую корзину травы, и если не нарвем — все, есть не давал. Кормили только при нем, и он следил, кто сколько взял. Еще овец пасли — сестра и я. А мама работала — и на скотном дворе, и в поле...

— А можете подробней рассказать про концлагерь — какие условия, как жили там? Он же не детский был?..
— Ну, нет. Лагерь взрослый, там были родители вместе с детьми. Многие, как мы, из Ленинградской области. У нас был женский барак. А были, наверное, и дедушки — куда они понесутся в лес, если у них возраст?

— Отопление было какое-нибудь?
— Зимой в бараке, помню, топили буржуйку, но все равно было холодно. Из одежды — только то, что успели захватить из дома. Помыться?.. Куда там, конечно, нельзя.

— И что, там заставляли работать, делать что-то?
— Нас, маленьких, конечно, нет — какие из нас работники? А взрослых людей — естественно, гнали работать. К тем же помещикам, на поля. Что ж, они (немцы) будут просто так кормить? Нет, конечно.

— Ну, кормили-то, наверное, плохо?
— Раз в сутки. Эти помещики, наверное, выделяли какие-то продукты. Ну, вот и варили какую-то баланду. Похлебку — или жиденькую кашу из ячневой крупы.

— А как обычно день проходил?
(Пожимает плечами) — Вставали и ждали, когда обед привезут, вот об этом только и думали. Мы же были обессиленные, худые. Кожа да кости. Лагерь, так он и есть лагерь. Куклы, что ли, нам там дадут играть? Взрослых с утра на работу погонят — мы в бараке и торчали одни... Да какие там были силы на игру! На обед приводили маму, и она нас кормила. Поедим, так вроде и порадуемся...

— Вы помните кого-нибудь из тех людей, которые там были вместе с вами?
— Да, помню — мамину хорошую подругу. У нее там девочка умерла, не выдержала. И она, чтобы похоронить, нашла какой-то ящик и положила ее, понесла... Там за бараками был глубокий ров (как она рассказывала), и вот на этот ров ставили людей — и расстреливали. И когда она принесла свою девочку, посмотрела туда — там столько расстрелянных... Людей же сортировали: если еврей попался, цыган попался — убивали. И туда, в этот ров, она ее и спустила. Ну а куда еще?

— А как вот вообще люди держались? Настолько тяжело все это было... Их что-то поддерживало?
— У нас была надежда. Надежда, что все же победят немцев, что... не допустит Россия... (Плачет) Вот только надеждой и жили люди.

— А сами друг друга поддерживали?
— Конечно! Конечно, поддерживали, заботились друг о друге. Я всегда, когда вспоминаю, плачу... А были и те, кто отчаивался, опускал руки — характеры-то у всех разные. Но я, например, всегда была очень настырная, я верила, что все у меня получится, что нельзя падать духом...

— И вы совсем не знали, что происходит на фронте, не доходили никакие известия?
— Конечно, нет. Мы были, как отрезанные от мира... Ничего абсолютно!

— Ну, а фашистов Вы помните?
(Оживленно) — Помню! И очень хорошо!

— Расскажите про них! Вот что это были за люди? Такие жестокие...
— Почему они были жестокие?.. Так ведь как их Гитлер воспитал! Они были так одурманены этими идеями, что ничего не понимали. Это же вообще звери были!.. Но, знаешь, среди них тоже встречались хорошие люди. Вот я очень хорошо запомнила Новый год, когда мы жили у хозяина. Там, у этого хозяина, немцы гуляли всю ночь, выпивали, песни пели. И один из них взял меня на руки и дал шоколадку.

Представляешь, что такое шоколадка в то время! И меня, и сестру угостил. Так мы же от радости... мы с ней чуть с ума не сошли! Мне тогда уже было лет 5, а сестре — 6 с половиной. Поэтому я так хорошо и помню, что возраст был уже такой, довольно сознательный... Я вообще помню всю свою жизнь от и до, начиная с 3 лет, досконально. Наверное, потому, что это были тяжелые, трудные годы. Когда человек живет беззаботно, все быстро вылетает из головы.

— А что было потом — освободили вас?
— Не успели. Когда немец уже отступать начал, он взял и отправил часть людей в Финляндию — как рабочую силу. Финляндия с Германией были союзники. Это было в феврале 44-го.

Нас везли пароходами через Балтийское море. Ой, как нас укачивало! Волны такие были большие! А как мы от морской болезни мучились! Мы вообще заболели — и я, и сестра. Представляешь, это же февраль месяц — а ну-ка на море! Что там у нас, одежонки-то какие? Мы в лежку лежали. А с воздуха бомбили, по-моему, наши — впереди потопили один пароход.

В Финляндии нас первым делом привезли в карантинный лагерь, там продержали какое-то время. У меня в горле была большая шишка, нарыв, я не могла никуда поворачивать голову, температура сумасшедшая. Меня сразу в больницу, сделали операцию. А сестра заболела воспалением легких, в очень тяжелой форме. После «карантина» приехали фермеры и разобрали людей — на работу. Нас взял к себе один хозяин...

— Такой же вредный, как в Эстонии?
— Ты знаешь, это был такой хороший человек! Такой добрый... И помещение нам для жилья дал, и сестру за свой счет на самолете отправил в больницу. Она пролежала там несколько месяцев, и хозяин оплатил все лечение. И обратно привез, когда она выздоровела. А мы думали — все, не выживет. Ведь какой хозяин стал бы так с ней возиться — это же дорого! А он все оплатил.

— И жилось у него хорошо? — Замечательно. Вот тут мы уже наедались от души! Мама работала на ферме, доила коров, и каждый вечер приносила нам 3-литровый бидон парного молока. Мы ни в чем не нуждались. А потом, по международному соглашению России с Финляндией, нас освободили. Сказали: кто хочет на родину — возвращайтесь, пожалуйста. И мы поехали домой. — А остальные люди? — Многие остались, это было можно. И никто не пожалел, что остался. Но большинство, конечно, все-таки вернулось. Родина есть родина.

— Сейчас, после всего, что было, наверное, тяжело смотреть на молодых ребят, которые ходят в камуфляже со свастикой? Или на Украине — гестаповцев бывших хотят реабилитировать...
— Это просто ужасно! Конечно, у них теперь уже другие взгляды (у тех, кто родился после войны). Они это не пережили. Они не знают, что такое полицай. Он без суда, без следствия расстреливал — своих же... Это же предатель, это изменник Родине! Ну, как это люди не понимают — те, которые за них заступаются?

— Как Вы думаете, вот такие несчастья, глобальные катастрофы, как война, — они чему-то учат людей? Можно, пока все хорошо, маршировать под флагом со свастикой, выкрикивать какие-то глупости. А если вдруг что-то такое обрушится...
— Когда наступает беда, люди становятся ближе друг другу. Потому что сейчас они что? Сейчас они с жиру бесятся. А особенно подростки. Конечно, случись вдруг беда, они сгруппируются, и потянутся друг к другу, и сидеть сложа руки не будут. А сейчас они не понимают, потому что не видели этой войны. И не голодали они, и не прятались от обстрелов...

— А правда, что во время войны люди чаще обращались к Богу? — Я не знаю, как другие. А у нас была верующая бабушка. Она научила нас с сестрой молиться, читала нам старинную книгу — жития святых. Родители крестили меня в детстве, но осознанно я стала верить, уже будучи взрослой. Хожу в церковь, причащаюсь. У меня такая благодарность Богу — Он мне все время помогает, и даже в безвыходных ситуациях. Я всегда считала, что если хорошее, доброе дело делается, это Господь дает. А главное — я благодарна, что Он дал нам жизнь. Мне, моим детям, моим внукам; у меня еще правнучка...

— Есть люди, которые говорят: как Он мог допустить войну, страдания миллионов людей? — и упрекают Бога...
— Так разве Господь хочет, чтобы людям было плохо? Кто ж виноват? Да сами люди. Потому что не живется по-человечески. Сами грешат и сами все вытворяют. Не Господь же заставляет их ненавидеть друг друга.

— Последний вопрос. Какие были первые чувства, когда вы вернулись домой?
— Ну, мы попали не домой — в буквальном смысле. Деревню-то нашу сожгли. Нас направили в карантинный лагерь, а оттуда — в Ярославскую область, в деревню Овсянниково. Там был страшнейший голод — после войны вся страна, по-видимому, так перебивалась. Финны дали нам с собой много продуктов — коробки с сухими хлебцами, похожими на галеты, сало, что-то еще. Сначала мы держались, а потом все это съелось. И мы ходили как скелеты.

Так что какая там радость... Мы и русский-то с сестрой подзабыли. По-эстонски шпарили, на финском запросто разговаривали. А мама понимала немецкий — когда собирались эти скопища у хозяина (в Эстонии), он заставлял ее готовить и подавать им на стол. Вот такие мы стали ученые за время войны! (Смеется) А потом с фронта вернулся папа, разыскал нас... Слава Богу, никого не посадили — ни маму, ни тетю. Мы никому не говорили, что были в концлагере, и даже между собой не обсуждали эту тему. Боялись — такое было время.

Вот такая история. Наверное, это все-таки дар от Бога — пройти через такие испытания и сохранить оптимизм, не разлюбить страну, которая чуть не отвернулась от тебя, а, напротив, многое для нее сделать (Галина Ивановна — Ветеран труда).

Все права на материалы, находящиеся на сайте VZOV.RU, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на VZOV.RU обязательна.

Адрес электронной почты редакции газеты: mail@vzov.ru